МАКС ВЕРТГЕЙМЕР

Что такое гештальт-теория и каковы ее задачи? Гештальт-теория стала результатом перекрестных исследований в области психологии, логики и эпистемологии. Ситуацию на момент ее возникновения можно вкратце охарактеризовать следующим образом. Мы обращаемся от мира ежедневных событий к миру науки и не факт, что этот перенос дает нам более глубокое и более точное понимание сути вещей. Перенос должен сопровождаться продвижением вперед. Но кто-то при этом получает новые ценные знания, другой же становится еще беднее. Та же самая картина и в психологии. Тут мы также обнаруживаем, что наука поглощена систематизированной коллекцией данных, из которых зачастую исключены самые живые и реальные стороны изучаемой действительности. Самые важные вещи каким-то образом ускользают от нас.

Что происходит, когда проблема решается, когда кто-то неожиданно видит в чем "ее суть"? Обычно совершенно бесполезно искать ответ на этот вопрос в книгах по психологии. Сухого, скучного и несущественного в них – в изобилии, а по-настоящему важного нет. Вместо этого они толкуют о формациях концепций, об абстракции и генерализации, о классах концептов и суждений, возможно, об ассоциациях, о творческой фантазии, интуиции, талантах – обо всем, но не об ответах на наши изначальные вопросы. Но что такое эти слова, как не имена проблемы? Где истинные ответы? Психология переполнена терминами, в которых скрыт огромный потенциал – личность, сущность, интуиция и тому подобными. Но когда кто-то пытается ухватить с их помощью какое-то конкретное содержание, ничего не выходит.

Такова ситуация и это - характеристика всей современной науки, подобная проблема в ней возникает повсюду. Делались попытки как-то улучшить ситуацию. Одной из них было откровенное пораженчество, проповедующее идею полного разделения науки и жизни: мол, существуют области, совершенно недоступные науке. Другие теории устанавливают резкую грань между естественными и гуманитарными науками: точность химии и физики представляется характеристикой естественной науки, и эта “научная” точность вроде бы не имеет места в области исследования разума и его жизни, от нее следует отказаться в пользу других категорий.

Не отвлекаясь на подробные примеры, давайте подумаем над вопросом, который лежит в основе всей дискуссии: является ли “наука” именно тем, что мы о ней думаем? Словесно ориентированная наука часто внушает определенный подход, определенные допущения, определенные процедуры и отношения к предметам – но означает ли это, что это единственно возможный научный метод? Может быть, наука уже использует методы, ведущие в совершенно ином направлении, методы, которые постоянно удушаются кажущейся необходимостью доминирующих. Хорошо известно, например, что многие факты и проблемы скорее были затемнены, чем раскрыты превалирующей научной традицией. Несмотря на то, что методы науки во многих случаях, несомненно адекватны, существует множество других, в которых они лишь сбивают нас с толка. Возможно, что-то в самой природе традиционного подхода ведет его сторонников к игнорирированию самых существенных сторон действительности.

Гештальт-теория не удовлетворится притворным выходом из ситуации, соглашаясь с простым дихотомическим разделением науки и жизни. Гештальт-теория призвана проникнуть в само существо проблемы, вглядываясь в фундаментальные предпосылки науки.

Давно считается очевидностью – и это, кстати говоря, вообще характерно для европейской науки - что “наука” означает разбиение сложных вещей на их составляющие элементы. Отдели элементы друг от друга, раскрой их закономерности, снова их собери воедино – и проблема решена. Все целостности разлагаются на части и на частные отношения между частями.

Фундаментальная “формула” гештальт-теории может быть выражена следующим образом. Существуют целостности, чье поведение не определяется поведением отдельных элементов, но в которых частные процессы сами определяются собственной природой целого. Гештальт-теория пытается определить природу таких целостностей.

Гештальт-теория - не больше и не меньше того, чем сказано в этой формуле. Она не заинтересована разгадывать философские головоломки, которые может породить эта формула. Гештальт-теория имеет дело с конкретными исследованиями, она не только результат, но и способ его достижения, не только теория о результатах исследований, но и средство достижения новых открытий. Это не простое объяснение одной или нескольких проблем, но попытка увидеть реальное положение дел в науке. Такую задачу нельзя решить перечислением возможностей систематизации и классификации. Если начинать на нее наступление, нас должен направлять дух нового метода и конкретная природа самих изучаемых нами вещей, мы должны направить себя именно к тому, что дано самой природой.

Есть и еще одна трудность, которую можно проиллюстрировать следующим примером. Допустим, математик показывает вам некое выражение и вы начинаете его “классифицировать”. Это выражение, говорите вы, относится к такому-то и такому-то типу, принадлежит той или иной иерархической категории и т.д. Так ли на самом деле действует сам математик?

“Да ты совсем ничего не понимаешь” - воскликнет математик. “Эта формула - не сама по себе, это не оторванный от всего остального факт. Ты должен увидеть ее динамичное функциональное отношение к целому, из которого она выведена, а иначе ты ее не поймешь”.

Что верно для математической формулы, то применимо и к “формуле” гештальт-теории. Попытка гештальт-теории раскрыть функциональное значение ее собственной формулы не менее корректна, чем в математике. Но объяснить гештальт-теорию в коротком эссе сложнее из-за используемых в ней терминов: часть, целое, внутренняя связность. Каждый из них в прошлом были темой бесконечных дискуссий, в которых каждый спорщик понимал их по-своему. Дело осложняется еще каталогизационной позицией, принятой по отношении к этим терминам. Чего недоставало, так это реального изучения. Как и многие другие “философские” проблемы, они были оторваны от контакта с реальностью и научной деятельностью.

Все, что я могу надеяться сделать в таком коротком эссе – это рассказать о нескольких проблемах, которые в настоящее время занимают гештальт-теорию и рассказать о том, как на этих направлениях ведется наступление.

Повторяю: эта проблема относится не только к научной деятельности – это фундаментальная проблема нашего времени. Гештальт-теория не свалилась на нас неожиданно откуда-то свыше, она является реальной точкой соприкосновения проблем различных областей науки и различных современных философских точек зрения.

Возьмем, к примеру, событие из истории психологии. Пусть некто обращается к науке и задает вопрос, что она может сказать о каком-то реальном жизненном опыте. Он отбирает некоторый набор элементов, чувственных образов, ощущений, актов воли и законы, которые управляют этими элементами, а затем говорит: “Нужно реконструировать из них пережитый опыт”. Такая процедура ведет к трудностям при проведении конкретных психологических исследований и к возникновению проблем, которые не поддаются решению традиционным аналитическим методам. Исторически наиболее сильный импульс дал Эренфельс, который поднял следующую проблему. Психологи говорят, что переживание состоит из элементов: мы слышим мелодию и затем, когда мы слышим ее снова, память заставляет нас ее вспомнить. Но что заставляет нас вспомнить эту мелодию, когда она играет в другом ключе? Сумма элементов совсем иная, а мелодия остается прежней и, разумеется, эта музыкальная транспозиция обычно даже не осознается.

Ретроспективно мы тут наблюдаем два аспекта тезиса Эренфельса: с одной стороны можно удивляться суммативным характером его теории, а с другой – можно восхищаться его смелости предложить на обсуждение и защищать свою позицию. Строго говоря, позиция Эренфельса состояла в следующем: я играю знакомую мелодию из шести нот, и когда я беру другие шесть нот, ты все равно узнаешь мелодию, несмотря на изменение. Тут должно быть что-то еще, кроме суммы шести нот, что-то седьмое – что-то, относящееся к общей форме, к гештальт-качеству изначальных шести нот. Именно этот седьмой фактор или элемент заставляет нас вспомнить мелодию, несмотря на транспозиции, которые она претерпела.

Каким бы странным не казался такой взгляд на вещи, его разделили многие впоследствии забытые гипотезы, имевшие смелость ясно увидеть и подчеркнуть эту фундаментальную проблему. Хотя предлагались и иные объяснения. Например, одно из них утверждает, что в кроме шести нот еще существуют интервалы – отношения и они остаются неизменными. Другими словами, предлагается принимать не только элементы, но и “отношения между элементами” в качестве дополнительных компонентов общего комплекса. Но и эта точка зрения не может полностью объяснить феномен, потому что в некоторых случаях могут изменяться и отношения без разрушения изначальной мелодии.

Другой тип объяснений, тоже направленный на поддержание элементаристских гипотез, состоит в следующем. На основе этих шести нот проходит определенный “процесс более высокого уровня”, который “порождает” единство материала.

Так продолжалось до тех пор, пока гештальт-теория не поставила радикальный вопрос: действительно ли когда я слышу мелодию, я получаю сумму отдельных нот (частей) и именно они образуют первичный фундамент моего переживания? А не вероятно ли, что дела обстоят наоборот? То, что я на самом деле получаю, что я слышу из каждой отдельной ноты, что я испытываю в каждом отдельном участке мелодии совершенно отлично от того, что определяется характером целого. То, что дает мне мелодия не возникает (посредством каких-то вспомогательных факторов) как вторичный процесс над суммой частей как таковой. Напротив, то, что происходит в каждой конкретной части мелодии, с самого начала зависит от того, чем является целое. Кровь и плоть музыкальной ноты зависит с самого начала от той роли, которую она играет в мелодии: нота си, ведущая к ноте до радикально отличается от ноты си как тоники. К самой сути вещей данных нам в опыте относится роль и функция, которую нота выполняет в целом.

Давайте оставим музыкальные примеры и обратимся к другой области. Рассмотрим пороговый феномен. С давних времен считается, что определенные стимулы с необходимостью производят определенные ощущения. То есть, когда два стимула достаточно сильно отличаются, два ощущения тоже будут отличаться. Психологи уделяют большое внимание пороговому феномену, но исследования сталкиваются с постоянными трудностями. Чтобы объяснить их причину делается предположение, что на эти пороговые феномены оказывают влияние ментальные функции высокого уровня, суждения, иллюзии, внимание и т.д. И так будет продолжаться до тех пор, пока не будет поставлен радикальный вопрос: действительно ли специфичный стимул всегда вызывает одно и то же ощущение? Может быть, доминирующее целое само определяет результат стимуляции? Такая формулировка зовет к экспериментам и они показывают, например, что когда я вижу два цвета, возникающие у меня ощущения определяются целостностью всей ситуации стимулирования. Таким же образом, одна и та же локализованная конфигурация физических стимулов может восприняться и как единая, гомогенная фигура и как фигура, сочлененная из различных частей, в зависимости от условий, которые накладывает на ситуацию целое: в пользу единства или сочлененности. И очевидной задачей в таком случае является исследовать эти “условия целого” и узнать, какое влияние они оказывают на наш опыт.

Делая следующий шаг, мы приходим к вопросу: всякая ли часть зависит от целого, в котором она находится? Эксперименты, по большей части на основе зрительного восприятия, отвечают на этот вопрос положительно. Среди прочих вещей, они показывают, что традиционная теория визуальных контрастов должна быть заменена теорией, которая берет в расчет влияние целого.

Обсудим еще одну тему. Известно, что к своему личностному полю человек относит и свое Эго. Эго не с самого начала отделяет личность человека от других людей и его генезис – это одна из самых потрясающих проблем, решение которой, кажется, следует искать в принципах гештальт-теории. Однажды образовавшись, Эго становится функциональной частью общего поля. Продолжая в том же духе, мы можем спросить: что происходит с Эго как с частью личностного поля? Является ли результирующее поведение сортом составленного из частей ассоцианизма - опытной теорией, которой мы обязаны верить? Экспериментальные данные заставляют нас усомниться в такой интерпретации и тут мы снова обнаруживаем законы деятельности в этом поле некоего целого, принуждающего к “осмысленности” поведения каждой из его частей.

Личностное поле не является суммой чувственных данных и не существует его достоверного описания, которое бы признавало первичную роль за какими-то отдельными его частями. Если бы было так, то переживания детей, примитивных народностей и животных были бы просто кусочными переживаниями. Следующие, более развитые создания должны были бы обладать в дополнение к независимым чувственным впечатлениям чем-то более высокого уровня и т.д. Но эта картина совершенно противоположна тому, что показывают реальные исследования. Мы учились распознавать “чувственные впечатления”, которые дает нам, например, раскрытая книга так, как диктует развитая культура совершенно независимо от переживаний более примитивных стадий. Разве кто-нибудь испытывает особое “ощущение красного” в этом смысле? Обычный человек, ребенок или представитель примитивной народности обычно реагирует на какой-то окрашенный предмет и одновременно переживает возбуждение, силу или что-то еще, но не “элементарное чувственное впечатление”.

Точка зрения на организм как часть большего поля необходимо требует переформулировки проблемы как отношения между организмом и окружающей средой. Схема стимул-ощущение должна быть заменена связанностью между изменениями в условиях поля, в жизненной ситуации, и общей реакцией организма, когда он изменяет свое положение, склонности и чувства.

Однако, это – уже следующий шаг нашего рассуждения. Человек – это не только часть своего поля, он также находится среди других людей. Когда вместе работает группа людей, очень редко, только при особых условиях, бывает, чтобы они образовывали чистую сумму независимых Эго. Напротив, совместная деятельность часто охвачена обоюдным интересом и каждый работает как значимая часть целого. Взгляните на группу тихоокеанских островитян, вовлеченных в какое-либо общее дело или на группу вместе играющих детей. Только при наличии совершенно особых условий “Я” отделяется от других. Тогда достигнутое во время гармоничного и систематичного занятия равновесие может быть нарушено и смениться другим, суррогатным (при определенных патологических условиях).

Здесь дальнейшее обсуждение привело бы нас в область социальных наук, куда пока мы не станем углубляться. Давайте вместо этого обсудим некоторые другие примеры. То, что выше было сказано о стимулах и ощущениях, относится к физиологии и биологии в не меньшей степени, чем к психологии. Делались попытки, например, вводя все большее и большее число особых механизмов, объяснить осмысленное, или как часто еще говорят, целенаправленное поведение. И тут мы снова обнаруживаем бессмысленно комбинирующиеся рефлексы, хотя, по всей видимости, даже для простейших организмов неверно было бы говорить, что у них частный стимул автоматически вызывает соответствующую частную реакцию.

Противоположной точки зрения придерживается витализм, который, как показывает нам гештальт-теория, также пытается решить проблему негодными средствами – он тоже начинает с предположения, что естественные события слепы и случайны, а какая-то мистическая высшая сила упорядочивает их. Витализм отказывается иметь дело с физическими событиями вне зависимости от того, наблюдается ли в них упорядоченность. А ведь природа демонстрирует множество примеров физических целостностей, в которых частные события детерминируются внутренней структурой целого.

Этого краткого упоминания биологии нам достаточно, чтобы увидеть, что феномены целостности не являются “чисто” психологическими, но возникают и в других областях науки. Становится ясно, таким образом, что данная проблема не решается разделением различных научных направлений и отнесением феноменов целостности к сугубо психологической сфере.

Очень просто поставить здесь фундаментальный вопрос. Детерминируются ли части данного целого внутренней структурой этого целого или явления как таковые представляют собой сумму независимых, частных и случайных событий? Конечно, люди могут воспринимать и организовывать мир в соответствии со своим сортом физики – последовательностью механизмов – иллюстрируя вторую половину нашего вопроса, но это не означает, что все естественные феномены относятся к такому типу. Именно в этом пункте легче всего понимается гештальт-теория и так происходит из-за огромного числа накопившихся за века предубеждений относительно реальности. Природа мыслится как нечто слепое в своих закономерностях, в котором любая часть цельной картины – просто сумма отдельных явлений. Такая точка зрения стала естественным результатом борьбы, которую вела физика очищая себя от телеологии. Но как это видится сегодня, мы должны двигаться по иным путям, чем те, которые нам подсказывает телеология.

Давайте сделаем следующий шаг и спросим: Что мы можем сказать о проблеме соотношения тела и разума? К чему относится мое знание о внутренних переживаниях другого человека и как я его добыл? Тут, конечно, имеются старые привычные догмы. Например, что умственные и физические явления полностью разнородны и между ними существует полное дихотомическое разделение. (Исходя из этой точки зрения философы вывели множество метафизических дедукций, которые приписывают все хорошие качества разуму, оставляя за физической природой все “низкое”) Что касается второго вопроса, то понимание внутренних феноменов других людей традиционно объясняется как умозаключение по аналогии. Если строго интерпретировать этот принцип, то он выглядит так: нечто во внутреннем опыте без всякого смысла спарено с чем-то физическим, наблюдаемым. Я наблюдаю физическое и вывожу из него внутреннее примерно по такой схеме: я вижу как некто нажимает выключатель на стене и из этого делаю вывод, что этот человек хочет зажечь свет. Такого рода парности действительно существуют. Однако многие исследователи были просто покорены этим дуализмом и пытаются его спасать выдвигая весьма курьезные гипотезы. Само собой разумеется, что обычный человек не согласится, что когда он видит, как его ближний испуган или разгневан, он видит только определенные физические явления, которые реально не имеют ничего общего (по своей внутренней природе) с психическими явлениями, будучи только поверхностно с ними соединенными: “эти явления часто происходили вместе и они скомбинировались...” и т.д. Делалось множество попыток преодолеть эту проблему. Одни, например, говорили об интуиции: мол, не существует другой возможности объяснения возможности увидеть страх ближнего - неверно думать, говорят интуитивисты, что я вижу только телесные изменения, которые без всякого смысла спарены с другими, ненаблюдаемыми событиями. Как бы мы не отрицали интуитивизм, он по крайней мере высказывает подозрение, что традиционные процедуры можно успешно обратить. Но слово “интуиция” – это в лучшем случае название направления, которого следует придерживаться.

Интуитивизм и другие гипотезы, рассматриваемые с такой точки зрения не могут способствовать научной деятельности, поскольку наука требует продуктивного проникновения в суть вещей, а не чистой каталогизации и систематизации. Но наш вопрос состоит в следующем: как на самом деле обстоит дело? Взглянув на дело внимательнее, мы обнаруживаем третье предположение, а именно: возможно, такие процессы, как страх являются делом сознания. Верно ли это? Допустим, вы видите человека, который кажется приятным или благожелательным. Предположит ли кто-нибудь, что этот человек может чувствовать тошноту? Никто бы этого не подумал. Характерные особенности такого поведения имеют очень мало отношения к сознанию. Идентификация реального поведения человека, направленность его разума с сознанием было простейшей философской выдумкой. Кстати говоря, в сознании большинства людей отличие между идеализмом и материализмом неявно подразумевает отличие между благородным и неблагородным. Но нужно ли противопоставлять сознание и весеннее радостное цветение деревьев? Что такого отталкивающего в материалистическом и механическом? Что такого притягательного в идеализме? Дело ли в материальных качествах взаимосоединенных частей? Вообще говоря, большинство психологических теорий и книг, несмотря на их постоянный акцент на сознании, гораздо более “материалистичны”, сухи, бездушны, чем живое дерево – у которого, видимо, нет сознания вовсе. Дело не в том, чем являются материальные части, но в том, что из себя представляет целое. Говоря более конкретно, можно привести массу примеров действий, в которых вовлекается тело, но где невозможно провести разделение между телом и разумом. Представьте себе танец, полный изящества и радости. Какова ситуация в таком танце? Наблюдается ли в нем сумма физических движений конечностей и психического сознания? Нет. Очевидно, этот ответ не решает проблему и мы вынуждены начать сначала – и мне кажется, что верные и продуктивные направления для наступления уже найдены. Обнаруживается множество процессов, которые в своей динамической форме идентичны вне зависимости от вариаций в материальных характеристиках составляющих их элементов.

И здесь опять я могу лишь показать направление мысли. Я затронул проблему тела и разума только для того, чтобы показать, что у обсуждаемой нами проблемы есть и философские аспекты. Чтобы прояснить использование вышеизложенных идей, давайте поразмыслим об эпистемиологии и логике. Веками тут превалировало мнение, что мир по сути является суммой элементов. Для Юма и по большей части для Канта мир представлялся совокупностью фрагментов и эта догма не имеющего смысла суммирования продолжает в наше время играть значительную роль. В логике она приводит к следующему: “концепты, понимаемые в строгом смысле, являются суммой свойств, классов, которые при внимательном изучении оказываются просто вместилищами, силлогизмами, порожденными произвольно, связывающими вместе две какие-нибудь пропозиции, характер которых…” и т.д. Когда мы размышляем над тем, что такое концепт для реальной мысли, что на самом деле означает сделать умозаключение, когда мы размышляем над тем, что является критической точкой в математическом доказательстве и над теми конкретными перекрестными отношениями, которое оно задействует, становится ясно, что категории традиционной логики ничего не могут нам прояснить в этом направлении.

Перед нами стоит задача, требующая ответа: возможна ли не-кусочная логика? Конечно, подобный вопрос возникает и в математике. Необходимо ли, чтобы все математики стояли на кусочной, структурной основе? Какой сорт математической системы был бы исключением? Делались попытки ответить на последний вопрос, но почти всегда в конечном итоге они заканчивались возвращением к старым процедурам. Такая судьба постигла многих из-за удивительно сильной привычки мыслить структурно, частями. Совершенно недостаточно и это не даст решения этой принципиальной проблемы констатация факта, что атомы математики одновременно и кусочны и обладают некоторыми характеристиками противоположного сорта. В решении этой проблемы значительные успехи будут достигнуты лишь тогда, когда исследования специально будет направлены на выявление позитивных результатов. Как именно должно вестись такое наступление? Для многих математиков этот вопрос выглядит колоссальной проблемой, но, возможно, квантовая теория тут им окажет помощь.

Я рассматриваю ситуацию с точки зрения теории множеств и задаюсь вопросом: каким должен быть мир, в котором наука, концепции, исследования и рассуждения о внутренних элементах были бы невозможны? Ответ очевиден. Этот мир должен быть массой несопоставимых частей. Далее, каким должен быть мир, в котором могла бы действовать кусочная наука? Ответ снова очень прост, для этого нужно только систему последовательного спаривания, случайную и кусочную по своей характеристике, в которой все доступно для традиционных кусочных методов логики, математики и науки в целом в той мере, в которой допускает такой сорт мира. Но имеется и третий вид множества, исследованный пока весьма поверхностно. Существуют множества, которые не образованы смежными частями, но каждый элемент этого множества детерминирован законами множества как целого.

Воспользуемся сравнением: вообразите мир как огромную равнину, на которой расположилось множество музыкантов. Я иду по равнине, слушаю и наблюдаю за музыкантами. Для начала представим, что мир – это бессмысленная масса явлений. Каждый делает все, что желает, каждый сам по себе. Что я услышу от десяти музыкантов может стать основой для моих предположений о том, чем они все занимаются, но это – лишь вопрос возможности или вероятности точно также, как в хаотической кинетике молекул газа. Вторая возможность могла бы быть такой: каждый раз, когда один музыкант играет ноту си, другой играет ноту до – и так продолжается раз за разом. И тогда я предлагаю теорию случайного спаривания, но игра музыкантов в целом остается бессмысленной. Большинство людей считает, что именно так действует и физика, но реальная работа физика происходит совсем иначе. Третьей возможностью могла бы быть, скажем, симфония Бетховена и тут становится возможным выбрать одну из частей целого и работать над ней, воплощая идею структурного принципа, который обосновывает и определяет целое. Здесь фундаментальные законы не просто частные куски, но имеют отношение к самому характеру события.